Михей Кузьмич на курорте (шутейный рассказ). Бахметьев В.Л.

Председатель завкома собрал рабочих мельницы. Было их с полсотни. Народ все обстоятельный, хозяйственный. У каждого — одна нога на мельнице, другая — на пашне, и та, что в пашню упиралась, крепко держала человека у земли, у тайги, у всей тамошней глухомани.

— Вы чего, граждане, — обратился к собравшимся председатель: — пришла из союза бумага... Читать, али словесно обсказать?.. Бумага длинная, до обеда хватит...

— Словесно, чего там! — загудели голоса.
Председатель заглянул для приличия в бумагу, крякнул и заговорил:

— Дело, братцы, такое: требуют от нас человека на курорт... Сначала на комиссию к осмотру, а опосля — на самый курорт... Для бесплатного излечения... По все правилам процедур!..

В толпе зашумели.

— Еще чего выдумали?! Каки-таки куроры?! Рабочая пора на носу, а они...

— Ша! — поднял председатель руку. — Запамятуйте: мы есть часть всей Есесер и отказываться не должны! Какие вы есть пролетарии, ежели будете ото всего пятиться в дезертиры?.. Обратите ваше внимание: полное иждивение при бесплатном машинном проезде... Но-о?

В толпе молчали... Эх, не было печали, так черти накачали!.. Ни дня, ни часу покоя: то с Колчаком возись — повинность всякая, то на курорт высылай... Беда!

Тут выступил в круг Микита, мукосей.

— Вот чего, братцы! Давайте с полным нашим
расположением Михей Кузьмича просить... Человек он старый, дряхлый!..

— Правильно! — заорали в полсотни глоток.

— Ему все одно, этакому-то: годом раньше, го
дом позже...

— Верно, чего там!..

— Опять же — герой труда!..

— И пашни под им нет... Вовсе слободный!..

— Кузьмича, Кузьмича... Желаем!..

Михей Кузьмич выступил вперед, потрогал седенькую бородку, снял картузишко и жалобно заговорил:

— Ребятки, ослобоните! Всякому, вить, на этом свете пожить хочитца...

— А ты не супротивься!— зашумели в толпе.— Для мира, для обчества старайся...

— Имей, Кузьмич, в виду...—подхватил председатель:— ежели, упаси бог, неладное выйдет, так, вить, ужли мы звери? Старуху твою оберегем, но миру не пустим!..

— Просим, просим!..

Михей Кузьмич отер пот, горохом выступивший на лысине.

— А далёчко ехать-то?..

— Пошто далёчко?.. Единым духом домчат... Ты не стесняйся!..

Долго умащивали Кузьмича. Под конец — согласился старый.

-— Видно, на роду у меня так написано, — сказал он. — Китай бунтовал — я из всей деревни ходил... И теперь, выходит, мне!..

***

В тот же день вечером Михея Кузьмича повезли в город, а город —за шестьдесят верст. Возвратился он на третьи сутки, к полудню, скорбным, но обреченно спокойным.

— Ну, братцы! — об'явил он. —Ехать мне за тыщи аж верст, на самые кислые воды...

— С богом, чего там! — дружно отозвались вокруг.— Ты... не робей... Вода—первый сорт!..

Эх, кому-кому, а старухе Кузьмича досталось хлопот: сухарей мужу изготовила (одной водицей, да еще кислой не проживешь!), в церковь сбегала — молебствие заказала о здравии раба божия Михея путешествующего. И к ворожейке заглянула— не будет ли каких предвидений...

Все бы это ничего, да перехватила старуху на улице покойного владельца мельницы вдова.

— Слыхала,   слыхала,   Акулинушка!..— начала она. — Слыхала!..

Да как накинется:

— Сдурела ты, старая, в этакое приключение супруга пускаешь! Большевицкие все это выдумки, на погибель рабочую!..

— Авось, господь спасет!.. — закрестилась Акулина. — Пущай едет...

— А вот, погоди, погоди! — зашипела мельничиха:— узнаешь, чем он, курорт этот, пахнет... Мой-то, покойник, ездил!.. Бывало с собой — полтыщи, а назад — с одними шальварами... Послушай, не зря говорю: держи старика! Закрутит его на курорте   мармудка какая-нибудь — потедова ты муженька свого и видела...

Акулина усомнилась.

— И-и, милая! Да кто же на ево, на лысого моего польстится-то? И с пороком он тоже... Порок у ево в городе определили...

— Дура ты этакая! — вышла из себя мельничиха. — Мужик нынче вон в какой цене, а большевицкой девке дай-подай: хучь какой порок, лишь бы в штанах!..

Прибежала домой Акулина сама не своя.

— Не пущу, старый! Знаем теперь, куда твои глазыньки целят... У, бесстыжий!..

Пришлось народу уговаривать бабку. На трех пудах пшеничной муки помирилась. От завкома с мельницы обещали на поддержание в холостом ее положении.

***

Провожали Михея Кузьмича всей мельницей. Председатель речь пустил с перечислением заслуг от'езжающего. Закончил он так:

— Желаем тебе, Михей Кузьмич, дорогой ты наш гражданин, полного изничтожения всех твоих недугов и вообче... здоровья... Чтобы, значит, возвратился ты к нам навовсе беспрочным... по всем, значит, статьям, в полном пролетарском виде!.. А что касается решимости твоей, то все мы очень даже понимаем и сочувствуем... Да здравствует Советская власть, третий тернационал и дорогой наш ерой труда Михей Кузьмич Заволокин... ура!..

Все обнажили головы, закричали «ура».

Обнимая в последний раз старика, Акулина всхлипывала.

— Клятву-то, клятву-то супружескую не переступай!..

Наконец, покряхтывая и пошатываясь, Михей Кузьмич выбрался из толпы и полез в таратайку. Кони тронулись, люди замахали фуражками, опять закричали «ура», бабы повели Акулину прочь.

***

Много лет сиднем сидел Михей Кузьмич среди тайги при мельнице. Можно сказать, одичал даже. Но, видно, на то он и человеком был, чтобы с четверенек махом одним на две ноги стать по-людски.

В вагоне моментально в курс мировой политики вошел, клял, на чем свет стоит, мировых разбойников и, вообще, выказывал необычайную храбрость. Но курорт все еще пугал его, от курорта нет-нет да и засосет у него под ложечкой. Впрочем, и с этим он справился: люди разговорили. В один голос все:

— Атличное дело — курорт!.. Так что которые вовсе в лежачем положении находились, начали вертикалем ходить...

А когда на одной из больших стоянок паренек бывалый все честь-по-чести раз'яснил, Михей Кузьмич окончательно повеселел.

— Вон — гляди!.. — говорил паренек. — Видишь, у буфета гражданина пузатого? Воду он пьет, по прозванию Нарзан... Гражданин этот, не иначе как богатый, воду ту пьет и денежку за нее платит, а ты в ей, без всякой даже платы, купаться будешь...

— Ды ну? — осклабился   Кузьмич. — Ах,   ты ястри-те! Купаться, говоришь?..

— Обязательно! Нынче, что буржую — в нутро, пролетарию — за место бани! Потому времена теперь, дед, как по писанию: последний да будет первым. Ты весь свой организ промывать будешь, а «он» — обмывки твои пить... Понял?..

***

На шестые сутки вылез Михей Кузьмич из вагона в горах на курорте. Не успел он на асфальт ступить, подлетел к нему человек?..

—- Вы — санаторный?..

— А тебе что?..—скосил на него глаза Кузьмич и покрепче прихватил локтем гашник с зашитою пятеркою.

А человек свое:

— Если санаторный, провожу! Я—агент...

«Провожай свою мать! — буркнул про себя Кузьмич— ангел какой нашелся»... И — в сторону, а человек за ним — боком, боком. Ну, просто, юла! Рассердился Кузьмич.

— Отойдите, господин, честью прошу!..
Отбежал тут человек, к другим кинулся, а Михей Кузьмич с мешком своим туда и сюда... Шут их знает, Где они тут — кислые воды?.. Толкнулся к носильщику.

— А тебе, — говорит, —по   всем видимостям, к Цустраху надо... Вон этот человек, видишь? Иди в полное его усмотрение!..

Глянул Кузьмич, а то — все он же, человек тот юркенький. Поскреб Кузьмич бороденку, подошел, снял на всякий случай картуз: тоже, поди, комиссар какой.

— Честь имею в полное ваше усмотрение!..

— Санаторный?..

— Вроде того...

Подхватил агент мешок Кузьмича на плечо и ну шагать.

— Следуйте за мною!..

Кузьмич следует, а сам разговор ведет:

— А я тебя, Чустрах Моисеич, за жулика принял... Вид у тебя такой... Ты уж не обессудь... Семейный будешь?..

Тут народ всякий повалил, просто как в губернии. Поспешает Кузьмич за Цустрахом Моисеичем, а у самого опять сердце поджимается: «Сбежит, обязательно с сухарями сбежит!»

Ну, ничего! Не сбежал. Подвел к белым хоромам, дверь распахнул.

— Пожалуйте, — говорит, — честь и место!..

— С полным нашим удовольствием! — сразу по веселел старик и ступил, все же озираючись, за порог.

Приняли его, да еще как! И впрямь—по сенаторски... Только баб вокруг много и все — в белом, вроде как на упокойниках.

***

Отвели Михея Кузьмича в палату. В палате три коечки, а коечки такие, что хоть архиерея укладывай.

— Ну-ну, это ничего! — одобрил Кузьмич, ощупывая одеяло и простыни. — Даже очень прилично...

Разослал поверх одеяла, чистоты ради, зипунишко свой, прилег и — к соседям с расспросами. Соседи ничего — свои, рабочие же люди, с обхождением. А тут — дзинь, дзинь: звонок!

— На жратву, отец! — об'яснили ему.

— А дают? —насторожился Кузьмич.

— Дают помаленьку...

Сел Михей Кузьмич за стол и рту своему не верил: совал, совал добра всякого, а бабочки в белом — подносят и подносят.

Оправил Кузьмич бороду, отрыгнул троекратно и думает: «Этак кормить будут, сухарей мне нипочем не надо... Ну, да поглядим: може, по первоначалу ублажают, стервы»...

Покрестился мысленно в угол и—к двери, а тут— опять бабочка, сестрица.

— Пожалуйте на осмотр!..

— Это еще чего?..

Насупился Кузьмич:

— Хоть, — говорит, — и накормили вы человека как следует, в чем я много вами доволен, а посмехаться над стариком тебе, козе, не гоже!..

Сестра свое:

— Нельзя без этого, всех осматривают!

— А чего меня осматривать? — крякнул Кузьмич.— Все при мне, что полагается... — Однако, пошел.

Навстречу от стола женщина с трубочкой, в том же упокойном наряде — в халате белом.

«В моих летах дамочка—ничего!» — успокоил себя Кузьмич и протянул ковшиком руку.

— Очень   даже   отлично   кормите,   благодарствую!..

Она улыбнулась, говорит:

— Я — доктор, ординатор здешний... Раздевайтесь, ослушаем вас!

— Что   ж,   можно! — согласился   Кузьмич.— Только упреждаю: деколон во мне гнилой, потный...

— Ничего, ничего... Раздевайтесь!..
А сама в бумаги уклюнулась.

— Ваша фамилия, профессия?.. Да вы зачем же совсем? Не надо...

Выругался мысленно Кузьмич: то раздевайся, то не надо, и натянул снова штаны.

— Ну-те-ка, дышите... Глубже, глубже... Теперь лягте... сюда... вот...

Ложится Кузьмич на одр, а сам из-под косматой брови глазом косит и в голове неладное: «стара, стара, а туда же себе!»

Докторица постучала ему в грудь, поцарапала кожу, да как хватит пальцем по пятке.

— Ух, ядри твою корень! — вскочил Кузьмич. — Да ты, барыня, в уме?

— Что такое? — затревожилась докторица.

— А то! Не щикочи... Ни к чему это вовсе!.. Сыздетства не балованы...

— Ах, какой вы, право...

Успокоила его докторица (это, говорит, для определения ваших нервов), опять уложила, опять стукать принялась то в грудь, то по животу, и вроде как не живот ей человечий, а — барабан.

— А, ну-ка, закройте глаза... так!.. А подымите-ка эту руку... Так!.. А ну, попадите пальцем в нос... Вот этак... Да вы — сразу, сразу!..

Кузьмич крякнул, с силою отстранил от себя докторицу, встал и молча, посапывая, стал надевать рубаху.

— Стойте, куда же вы? — заволновалась докторица.

— Будя!—отмахнулся Кузьмич.—Хватит с нас!..

Докторица и сердится и улыбается.

— Ну ладно, — говорит. — Будет, так будет!.. Вот вам книжечка процедурная, сестра все об'яснит...

Вышел Михей Кузьмич за дверь, а больные — к нему.

— Ну, что, дедка, как?..

— А что? — сплюнул Кузьмич. — Не то лечит, старая, не то играется...

— В чем дело, чем недоволен? Расспросили все по порядку, стали об'яснять. Отлегло маленько у Кузьмича от сердца.

— Дык, значит, со всеми она так? И насчет щикотки, и за нос?..

— Со всеми, дедка, со всеми... По медицине требуется, по науке!..

— Ну, ежели по науке, — статья иная! Известно, мы люди темные, несвычные... Есть, скажем, нос, а что к чему — неизвестно...

Огляделся, попривык Михей Кузьмич на курорте, со всеми перезнакомился. Главврач санатории за ручку с ним, о здоровье справляется, кастелянша одежу-обужу выдала, няни о старухе, о родных его местах расспрашивают... Все честь-честью, вежливенько, смирненько, без обиды, а на другой день по приезде — та же сытая кормежка. «Вот-те и сухари!— думает Кузьмич и над старухой своей, что наготовила ему сухого хлеба, посмеивается: — известно, где ей, необразованной».

Книжечку процедурную бережно на груди носил, над поясом.

— Ну-ка, дед, давай читаем, чего там у тебя! Сосед по койке — очень острый в грамоте, а из себя пшибжик, из мелкопоместного класса.

— А-а... Меокордит, расширение, недостаток двустворчатого клапана... Да у тебя, дед, как у заправского генерала!..

— А что ж нам! — хорохорится Кузьмич. — Мы по сенаторски... Даром, что звезд нет!..

— Да ты, дед, не шути! — пшибжик говорит: — Дело твое пиковое!..

— Эка! До самой смерти жить будем...

— Так-то Он так, а вот у тебя двустворчатого клапана не достает... Понимаешь ты это?

— Не достает, так и не надо!.. Где же его взять?..

За обедом, похихикивая, рассказывал Кузьмич своей соседке, ткачихе:

— У меня, мать твоя, похлеще твово будет! Перво-на-перво, сердце с корды соскакивает... Опять же — в растяжении... Во! — развел он руками.— Окрамя того, двухстворчатого кляпа в ем не хватат...

— Клапана, отец!..

— Ну, кляпана... Это все едино!

— Лечиться тебе надо! — вздыхает соседка. — Серьезная болезнь...

— Чего там! Для нас, трудового, это все — тьфу, боле никаких! Мы и с одностворчатым проживем... Не Штемберлены какие-нибудь... Пускай буржуи двухстворчатыми ходють, а мы и с одним хороши... Очень даже просто!..

Совсем веселый Михей Кузьмич сделался.

Сестра-хозяйка блюдо подаст, а он не просто примет, а еще бородой тряхнет, да словечко бросит:

— Благодарим! С нашим пролетарским удовольствием.

Ел он обстоятельно, все до капельки, только сладкое ему не нравилось.

— Ты мне, сестрица, заместо фентиклюшки этой щиц подавай две плепорции...

И жаркого   не   всегда   хватало   Кузьмичу. Он просил:

— Сестрица!, накинь-ка...

И пояснял в самооправдание:

— При одностворчатом нашем положении еда нам во как пользительна!..

***

— Завтра вам ванна нарзановая... В шесть двадцать утра!..—сказала с вечера Михею Кузьмичу сестра. — Глядите, не проспите!..

— Что ж я — спать сюда прислан?..

Чуть свет вскочил Михей Кузьмич, оделся, прихватил с собою все, что полагается, и полотенце также (простыню, что выдали ему, пожалел: больно чиста, хоть на стол в пасху стели!).

У кабинки — ванщица, из себя востроглазая, быстрая, белым передником — виль, виль.

«Тьфу, ты, пропасть какая! И тут — бабы»...

Однако, стерпел, даже о жалованьи спросил:

— По какому разряду состоите, дамочка?..
Ванщица не в духе была, на вопрос — вопросом:

— Цельную вам?

Кузьмич тоже прихмурился.

— А то как? намо, не половинку!

— А градусов сколько?

— То-ись, как это?

— Теплоты какой?

— А сыпь погорячей! Мы это любим...

Барышня выхватила из его рук книжку, заглянула, фыркнула.

— Что ж это вы городите? Четверть вам... нарзана...

— Четверть? Ну, ин, давай четверть... Тебе видней при своем деле...

Когда ванна была готова и Кузьмич уже разоблачился, вдруг вспомнил... Ах, ты, нелегкая! Просунул голову в коридор:

— Дамочка! А нет ли у вас тут мочалишки... Мне хучь бы старенькую!..

Ванщица опять фыркнула:

— У нас, дед, не баня!..

 «Ну, это уж как ты хочешь... — думал про себя Кузьмич, залезая в ванну. — Баня ли, нет ли, а без мыла нам нельзя... Вовсе с вами окоростишь тут!»       И принялся, пофыркивая, намыливать голову.

«Эх, знатно бы теперь спину потереть!»

Ванной Михей Кузьмич остался недоволен: не горяча и без мочалки. А тут еще — пришел в зал отдыха, улегся и только-только всхрапнуть собрался, барыня какая-то явилась: «очистите, говорит, место». Хотел было Кузьмич барыне той настоящее слово сказать, да махнул рукою — не стоит путаться. Зато у себя в палате до обеда спал.

Вечером прогуливался по парку, слушал музыку. Музыка, по правде сказать, плевая, ни одной гармоньи. А народу кругом — не перечесть!

Попался человек-земляк, из одной губернии. Тоже — в санатории, только в другой. Разговорились о том, о сем.

— У тебя что?

— А сердце же, земляк, расширение!

— У меня, браток, то же...

Из соседней санатории похваляется:

— У нас, — говорит, — со всех концов лечат... Ты вот, на одном этом нарзане сидишь, а меня, к примеру, и гидропатом и лектричеством жучат... Вот как!...

— Те-те-те...— протянул Кузьмич. — Ну, у нас — поскупей!..

— А чего там поскупей! Сам ты, земляк, разиня... Докторов подхлестывать надо... Так и так, мол, давай!.. Перво-на-перво, душу проси—Шарко!..

— Чавой-то?—переспросил проворно Кузьмич.

— А струмент такой есть — из кишки водой по всему телу шаркают... Шарко, понимаешь? Дюже при ревматизме помогает... Опять же у кого кровь дурная!

— Ишь ты!—прихмурился Кузьмич.—У нас это дело притаили... Спасибо, сват, что упредил!..

На утро Кузьмич по горячим следам к докторице.

— Пропиши ты мне, милостивица, плепорцию душа, шаркот, что ли, по вашему...

Улыбнулась докторица.

— Что ж, можно! Отведай...

Прописала.

Отыскал Кузьмич гидропат, разделся, вошел.

«Фу, ты, мать честная, опять бабы!.. Ну порядки!..»

Делать нечего. Прихватил стыдное место рукою и ждет, что будет. Глядь-поглядь, берет кишку... баба!

— Отвернись, бесстыжая!—крикнул Кузьмич и подставил спину.

А она хоть бы что: знай себе из кишки зажаривает, да еще командует:

— Грудь... Спину... Боком!..

«Ну, нет!.. — думает Кузьмич, одеваясь. — Что-что, а это нам ни к чему... И земляк тоже хорош— бабьей кишкой угощает!..»

И больше в гидропатию— ни ногой! А жалко...

«Что бы такое взамен испросить?»

Стал у больных допытываться.

— Те-те-те... Електрофикация! Это — по нас...

И опять — к докторице.

— Ты уже не обижайся! — начал он. — Шаркот мы отменили... ни к чему! Пропиши ты, будь матерью, Стасов мне душ...

 —  Статический? — откликнулась   докторица.— Да вам зачем же? Это, ведь, при известной болезни можно...

— Эх-хо! — вздохнул Кузьмич. — А почему ты, мать, знаешь, состоит во мне известная болезнь эта, али нет... Да и то сказать: севодни ее нету, а там, глядь-поглядь, она и об'явится... Ты уж не жадуй — пропиши!..

Экий ты, — говорит докторица, — настойчивый!.. Ну, хорошо... На голову жалуетесь?..

— Голова? А что ей? Об камень не расшибешь!.. Ране точно-что болела... Так то в старом еще прижиме когда, при монополии!..

— Ну, вот, видите... А сон, как у вас... спите хорошо?..

— Да как сказать... — зачесался Кузьмич. — Дома спал за троих, а у вас — худовато! Ну, известно, дома-то при труде... За день намотаешься, придешь  домой, под бок к старухе завалишься и — никаких!.. А тут — худовато... Это точно-что...

 —  Ну, ладно, пропишу! —согласилась докторица. — Только больше ничего уже не просите...

— И-и, что ты, мать, нешто мы не понимаем? Да я теперь к тебе — ни ногой!..

Однако, слова своего Михей Кузьмич не сдержал.

Стаса душ ему приглянулся. Штука аккуратная: сидишь себе спокойненько, ветерок по лысине гуляет и, вроде как, в пояснице легче.

— Насморком страдали мы... — рассказывал он потом больным. — Так, вить, что ж вы думали? С трех разов в носу прочистило... ей-ей!..

Все бы хорошо, да новая затея умучила Кузьмича. Сказано в писании: нет предела человеческой зависти!

***

Сидел раз Михей Кузьмич во дворе санатории с молодым пареньком из слесарей. А дело было вечернее. Вечера в тутошних местах удивительные, особливо, когда луна. По деревьям ртуть струится, а воздух... ну, прямо, мед липовый!

— Спать бы пора, да жалко!.. — зевнул Кузьмич.

— А чего жалко-то, дед?

— А вот, погоди, состаришься — узнаешь... Тут у те — каждый час жизни на счету, а он сон-то, ведмедем наваливается...

— А ты... не спи!..

— Дык как же не спать, ежели от природы
положено... Идем, паренек, идем в палатки!..

— Ну, нет... Мне рано, дед... Я еще процедуриться пойду, на лунные ванны!..

— Чавой-то? — навострил Кузьмич ухо.

— Лунные, мол, ванны примать побегу... Здорово, дед, кровь полируют!..

И с хохотом убежал слесарек.

А Михей Кузьмич затуманился.

«Опять, сукины сыны, притаили... Ну, и скупеньки же! И чего, скажем, она, докторица эта, казенных денег жалеет?

Долго ворочался Кузьмич в постели.

«Пареньку прописала, а мне — ни гу-гу! А еще намеднись говорила, как честная, «Мы, — говорит, — с вами, Михей Кузьмич, все лечения превзошли!» Вот-те и превзошли... Нет, видно, не всех еще переделала Советская власть... Ох, не всех еще! Дохторов этих ломать да ломать надобно... А-а! Молодому прописала, старому не надобно... А чего ему, молодому-то, полировать, у его и так кровь-то полированная!..»

Весь следующий день беспокоился Михей Кузьмич. К беседам прислушивался — не заговорят ли о лунницах?.. Нет, все — как в рот воды набрали... Известно, которому и прописано, так он затаит... Дорогие они, надо быть, ванны эти, лунницы то-ись... Ох-ох, на все-то протекция!..

По двору, по саду бродил, в людей вглядывался, а люди как-будто те и не те: вроде как обходят старика, сторонятся.

— Эх, человеки! Все бы себе, все бы себе...

Перехватил паренька, слесарька того самого.

— Опять... на лунницы?..

— Что ты, дед?.. Каждый-то день трудно!.. А сам бежать.

— Погодь-ка!

Где там — удержишь его!

Поднялся Кузьмич к себе в палату, лег, а лунницы из головы не выходят. И докторицу просить неловко — обещал больше не надоедать... И без лунниц уезжать неловко, даже совестно вовсе... Может, в них-то вся сила и есть!.. Опять же — с какими глазами домой явишься?.. Народ нынче пошел дошлый... Спросит иной: «Был на курорте?»— Был! «В нарзане купался?» - Ого-го! «Стасов душ принимал?» — Еще как! «Шарков душ отведал?»— Есть маленько! «А лунные ванны превзошел?» Тут-то вот и тпру!.. Эх, скажут, посылай тебя, дурака, на курорты!..

И не выдержал Михей Кузьмич, опять к докторице пошел: будь, что будет, а положенного упускать не годится.

— Последняя моя старикова к тебе просьба... Кровь ты мою знаешь... Без полировки — вовсе никуда! Иной раз, аж занемеет все... Ни рукой, ни ногой не пошевельнуть! Пропиши ты мне, за ради   христа,   последний   раз   прошу...   Старуха у меня — знаешь какая: запилит! «А что — спросит,—полировку в кровях прошел?» — Нет!.. «Ну,
скажет, на кой ты ляд мне сдался такой!» И пойдет, и пойдет... Пропиши, будь милостива...

— Да   об   чем   просишь-то? — затревожилась докторица. — Чего еще?

— Сама знаешь -— чего... Нешто ты кровь мою не видишь?.. Коль уж молодым прописываешь, ужли   старику   откажешь?   Об   лунных   ваннах прошу.

— Чего-о? — вытаращила   докторица   глаза.— Лунных ванн тебе?

— Лунницы,   то-ись...— смешался   Кузьмич.— Которые... этого... для крови которые...

А докторица как прыснет, да как закатится. На стол грудью придала, отдышаться не может.

— Ну, старик! Да ты знаешь, что такое — ванны эти? — Да кто ж тебя надоумил-то?..

А сама заливается. Кузьмич совсем обиделся.

— А ты, мать, вот чего...  Жалко — не надо, а надсмехаться над старым тоже не годится!..

И ушел. Дней пять хмурый ходил. Никому ни слова.

«Ладно, — думает, — обойдемся... А к себе прибуду, обязательно жалобу составим: самую главную процедуру и — под сукно!.. Нет, шалишь! Это дело так не оставим... К самому Калинину оборотимся— ей-ей. И в суюз тоже... Пускай знают, на чем денежки-то суюзные пригорают...»

Впрочем, к концу лечения Михей Кузьмич успокоился. Опять веселым стал. А как уезжал, докторицу свою поклоном отблагодарил, а главврачу мешок сухарей преподнес (все одно, бросать...).

— Это тебе за лучшее к нам обхождение!..

Главврач долго ломался — не хотел принять, а когда Кузьмич попрекнул его (али, дескать, серым нашим подарком гнушаетесь?) — принял.

Увязывая пожитки, загляделся Кузьмич на казенный халат — атличный халат, — прихватить разве на память? — Однако, постеснялся.

***

А через сколько-то дней жив-невредим сидел Михей Кузьмич на родине во дворе мельницы, на обрубке и рассказывал чудеса о кислых водах.

— Только это я, братцы мои, из вагону вылез, глядь — поглядь, сам Цустрах Моисеич бежит... Агент, то-ись... Из себя — беспокойный: вроде как мешком из угла попуганный, а — в чине. «Пожалуйте, говорит, давно вас ожидаючи... Хорошо ли доехали?»   И сичас — ахтомобиль под меня.   «Хотите, — говорит, — на ахтомобили предоставим, хотите... так! Отправились мы — так, без головокружения чтобы... Гляжу — хоромы! Мельница эта наша, скажем... ну, так — тьфу наша мельница!.. Астибюль — во-о! Порожки — во-о!.. А сустречу — дамочки... Дамочки там — скрозь, куда не повернись!.. То-ись, ни в каких там, скажем, смыслах, а для обслужения... кому что надо!.. Вот, ладно... Отдохнул это я с дороги и айда — в кислые воды... А вода эта, ребятушки, прямо шинпанское!.. Зайдешь это в кибитку, сядешь в корыто, а она, шельма, во все отверстия так и бьет!.. Буржуй по пятаку за стакан платит, а мы в ей, прости господи, на манер свинушек хлестались... А кормили нас... и-и-и, батюшки мои! Аж до запору... Ну, а запоры там тоже не страшны — на то тоже вода имеется... Как, бишь, ее? Штурмовая, что ли? Из военных какая-то... На ночь выпьешь, а к утру — пожалуйте!.. И опять за стол... А лечили как,—и-и-и, не приведи господь! Одних дохторов — не перечесть... Набольший — главврач, а при нем -— ординарцы, да прохвесторов сколько-то... Это заместо хвельшеров, ежели по-нашему... А дальше сестры идут, няньки, захвозы, костелянки, банщицы... Прямо сказать, чортова их дюжина!.. Ну, эт-то ле-че-ни-е! Мертвого подымут... Ванна за ванной—в разных градусах... Потом из кишки поливают, — Шарков душ называется... Потом электричество в мозги пущают,— Стасов душ прозывается... А то еще инголяция есть — супротив наростов всяких и при мозолях тоже... Тут уж, братики мои, по-настоящему над человеком стараются... Запрут это тебя, милого дружка, в ароматную комнату, а ты и сиди тут, да чех из всех концов пущай... А то еще — для барынь больше — в мокрые простыни укутывают: спеленают тебя, в чем мать родила, с ручками, с ножками, на манер дитю малого, а ты и лежи час — другой... хоть маму зови!.. А то еще гальванизация есть, четырехкамсрная... Тут тебя гонять примутся из камеры в камеру, по всем четырем, пока пот не прошибет... Ну, этих штук меня бог миловал!.. А все прочее имел... Ни в чем отказу не видел! Аж даже   лунные ванны превзошел... ей-ей! Вострономы над ванными этими сколько лет сидели, выдумывали! Ну, двистителыю, выдумали! Это, скажу я вам, ва-а-анны! Каждая по пять рублсв Есесер обходится, нам же — на, получи, без единой копеечки, сколько твоя душа примат!..

И добавлял, передохнув:

— Эх, на следующий год, товарищи, ежели опять человека требовать будут, катану... обязательно катану!.. Я теперь, можно сказать, за всех вас постоять готов. Сидите себе по избам, хозяйствуйте, в полном вашем спокойствии, а мне, старому, все одно... Ехать, так ехать! Хучь на кислые, хучь на серные, хучь даже к самому Черному морю... Можно, голубчики, можно!..

Бахметьев В.Л. Михей Кузьмич на курорте (шутейный рассказ). «Вопросы труда» Москва—1928

Опубликовано по электронной версии libelli.ru